14.08.20 /.../ То, чем я когда-то был, ушло и попросту забылось; то, что я сейчас - сложно хоть как-нибудь назвать: скупое фантазёрство, стагнация, при этом роста мнимость. Ах, как стыдно же порой бывает просто помечтать: порисовать сознанием краской бурлящие пейзажи, переписать всю жизнь, столь на события скупую И не осталось ничего, что вызвало б былой ажиотаж Интереса, страсти, любопытства. Лишь только сводит скулы однообразие вокруг, внутри и самого меня по своей сути, и в ступор вводит очередной зазря прошедший день, и тиканье часов, что заставляет проходить очередной минуте лишь создаёт в кошмаре мысли словесную метель. И что же остаётся делать? в бездействии нашёл я выход. Волшебной терапии отверг существование я навсегда. Сижу, смотрю как крутится стрелка секундная не очень лихо: пройдёт минута, за ней другая, а за ней ещё одна. /.../ Забуду всё, забуду всё самое любимое - и самое, и важное я тоже не упущу из вида: даты, места и люди, обсуждений изобилие с лёгкой руки их выкину из головы побитой. И что создам - я тоже не запомню, так вскользь вереницу своих мыслей прогоню сквозь силу. Буду продуктивен, но грош таким стараниям цена, если создают они внутри только творениям могилу. И мне знакомо чувство, когда уже пиши-пропало, когда последствия поступков юности вдруг необратимы: одним из них в том списке будет моя память и всё самое родное мне отдам я вместе с нею с миром. /.../ Вернулся сын блудный к чистым листам, будто что-то со временем могло измениться. Вернулся, буду честен - послал всё к чертям И головой погрузился в пустые страницы Смакую рифму да слог, как вновь обретённое дарование свыше, чтобы облегчить свой быт, и в надежде выдать что-то хоть чуть осмыслённое буду мучать себя, не оставшись тем сытым. Хотелось-то легче, хотелось-то проще, хотелось, чтоб лился фонтаном мой стих. Так с моей стороны было это позорно: недооценивать труд даже мыслей своих И вот, снова ты, снова белый, пустой Вновь готовый питаться тем, что есть я: всей чернью и гнилью, падалью, гноем что извлёк я из недолгого своего бытия. /.../ Во мне столько всего - и не пересчитаешь так сразу Но то - только мусор, то - только грязь И по нейронам гонение всей этой мути, заразы Даёт мне хоть что-то в этой жизни понять Когда кругозор ущемлён в черепушке, всё новое приживается с сильным трудом. Когда внутри что-то избивает друг дружку не до открытий - они навсегда "на потом" Когда, чтобы вымолвить, что же ты чувствуешь, язык содрогается, а сквозь зубы бубнёж нескладное доносит случайному слушателю, встаёт вопрос - понимаешь?, а говоришь - не поймёшь. И так будет долго, и с этим бороться придётся в масштабах больших и по сути с собой, но тот, кто откроет в моё сознание воротца поможет в борьбе, поможет стать мной. /.../ Сегодня погода навеяла многое, хотя, обычно, что взять-то с дождя - Так, лёгкая и приятная меланхолия, но сегодняшний задел куда надо меня. А я ведь бежал, туда, где посуше, где крыша, что скроет от этого гада, а надо было глаза закрыть и послушать Как прекрасно может о землю биться вода. Обертона отбивая по асфальту усталому, она тон задаёт всей улице, городу, превращая унылые пост-советские здания в узорами раскрашенное совсем нечто новое. Мы без неё не живём, а тут уже прячемся от капель воды под остановки навесом, нахмурившись одежде намокшей и в ярости, скорчив гримасу недовольства стоим ровным лесом из тел, что сплочились против своего кислорода, лишь в форме иной, посему неприятному - ждём окончания чего-то привычно природного чтобы выйти в свет лучей сухим и опрятным. И затянулись зонты, и вышло светило, радуя глаз уже автоматически как-то, а я стою под навесом, косясь и затихнув, в ожидании нового природы музыки такта. 15.08.20 /.../ Опьянел бы навеки разум, извечно трезвый, не подстать рассудку, который я сумел потерять Опьянел бы и я, но спирт и так не лезет Выходя оттуда, куда его я удосужился вливать Жить понимая, но не в силах ничего менять - это ли не наказание, что я своим разгульем заслужил в воздухе вопрос резоннный: что ж, бороться, уповая? Или сдаться окончательно, сложив оружие в ножны, себя на стул, таблетки обратно в упаковку, не дёргаться и подождать, когда смогу со всем покончить. Просто забить: загнал себя ведь сам я в мышеловку с эйфорией, глюками, с добром и миром в очах, неистинными по своей сути, вызванными со стороны, а посему внимание нашедшие только у таких же людей, коим реальности дороже глазные пелены людей, что не хотят увидеть и услышать, как грязен, тесен, сер и бессердечен "мир" вокруг, где каждый каждому или прохожий, или так, попутчик; где каждый себе подобного скромно называет "друг", готовясь бросить дружбу в урну, найдя кого получше; где нет единства никакого, и где кредит доверия превзошёл любые способы сосуществования людского. И как же в этом мире оставаться трезвым, до забвения, если не с кем разделить по-детски радость от мирского, где ты, и только ты, можешь красоту найти в понурых днях в непогоде серости, в движениях массивов облаков - в том, в чём человек как раз участие и не принял не то ли ты искал, скажи мне, индивид, ведь мир таков. И так проста и так покладиста вокруг природа, до твоего оценочного взгляда её великой красоты, где лес, трава в росе и плетующася вместе с тобой дорога открывает в тебе лучшее, показывает, кто ты: зевака-обыватель или пелену с глазниц сорвавший, способный видеть жизнь сквозь пальцы перед солнцем, кто может чувствовать, рассудок когда-то потерявший, или простой в подкорке, что недоглядев, уймётся. /.../ Мы с тобой могли бы стать нечто большим но как это принято - вина стоит за одним. Мы б в обнимку сидевши в ночи любовались на звёзды, но кто же мог знать: неспособен любить. Люблю себя хромого: холю, лелею, За каждую мысль, что как патология Себя люблю - других совсем не жалею, Правда, прости, за эти попытки убогие что-то построить, проявлять человеческое, такое чуждое мне и непроверенное временем, заставлять тебя надеяться своим красноречием на то, что вдруг сократится расстояния бремя. Я ведь думал и правда, что способен на это - вдруг взять и сорваться за зовом внутри. Я правда поверил, что мы выберем место где в объятиях друг друга утонем в любви. Но что-то не прокатило, не туда повернулось: так со мною бывает, ты ещё раз - прости. Не бывает, чтобы случайно вдруг взяла - приглянулась но бывает, что в раз всё может уйти. /.../ Где родился - там и останусь Что взять с меня, какой в том толк перемещаться и искать награды за старания, но я извлёк урок из одиночества и отрешённости, не тех людей и обстановки. Своею псевдововлечённостью в людском остался на задворках. Цена мне - грош, но грош - монета а мне блестеть совсем не к месту, скорей мечтать о серой тусклости поэта, и гадко думать об известности посмертной. Мне грош цена, но это бартер, а мне совсем уж не на что менять себя, прогнившую, больную падаль, себя смогу я только в гроб загнать. /.../ Вскипает шумный электрический чайник, меланхоличные мотивы играют приглушенно, где-то должен быть герой: вот он, проказник, забился в угол и рыдает, но не очень громко - так, чтобы не слышали родные за стеной, и сосед при встрече не подумал: "Размазня". Всхлипы тихие, глубокие: встреча назначена с петлёй и столь же тихая в ней будет недолгая возня. И, опустим все детали - опять не получилось духу не хватило не захрипеть на всю квартиру так, чтоб и соседям, и родным на милость вдобавок не позволить меня сложить в могилу. Но всё циклично, и то - не исключение, и каждый раз не обещает быть последним. Простите, мама с бабушкой, что буду первым. Простите, и не надо панихиды скверной. /.../ Я видел шрамы у людей в дурдоме: исполосованные лица, вены, спины. Я видел шрамы у людей - их душу нагишом, где самые глубокие из них как целые картины. Вот ветеран войны, что до него была, слёзно рассказывает, как потерял товарища - как гуки, гады, раздели друга догола исполосовали плёткой, и живым на кладбище. Вот молодой торчок, неугомонный, заводной - самый одинокий человек на белом свете - все его друзья сторчались и ушли в иной, а ему быть одному теперь в миру с приветом. А вот он я: любивший, был любим и счастлив, всё детство проведя в бурной компании таких же, жизнь которого в один момент внутри угасла и больше не вернётся, и с этим мне ужиться. Боль телесная и правда может быть мучительна - тут спорить незачем, но дело ведь совсем в другом: она так импульсивна и кратка в сравнении с душевной что будет следовать всю жизнь, оставив в горле ком.